Опыт Европейской цивилизации показывает, что появление новых экономических формаций неизбежно сопровождается принятием новых религиозно-философских доктрин. Возникновению феодального строя, например, предшествовало становление христианства, наложившего моральный запрет на рабство. Для того чтобы капитализм утвердился на севере Европы, потребовалась коренная реформация христианского догматизма. Протестантизм, с одной стороны, будил в человеке индивидуалистическое начало, что совершенно необходимо для развития капиталистических отношений между людьми, а с другой, налагал на человека очень строгие моральные ограничения. Без таких ограничений попытка установить капиталистические отношения была бы похоронена безудержным эгоизмом, в который неминуемо обратился бы протестантский индивидуализм.

Карл Маркс тоже, скорее всего интуитивно, понимал, что построение коммунистического общества невозможно без коренной трансформации сознания масс на глубоком психологическом уровне. Именно с этой целью и был им создан диалектический материализм. Пролетарии, которым предстояло совершить социалистическую революцию, конечно не вникали в философские тонкости этого учения, так же как и революционные массы во времена буржуазных революций не вникали в тонкости христианских догматов, но, тем не менее, ощущением своей исторической избранности и верой в возможность создания Рая на земле это учение их осеняло.

Для построения коммунизма в России нам тоже не избежать глубокой переоценки смысла нашей жизни.

* * * *

Начиная примерно со второй половины XIX века, историческая потребность Европейской цивилизации в дальнейшем освобождении духа человека от уз религиозной морали — говоря соответствующим языком, его дальнейшее грехопадение — призвала на помощь такие учения, как дарвинизм, марксизм, фрейдизм. Все эти учения (сюда же можно отнести и сравнительное языкознание, и космогонию Лапласа, и т. д.) имеют дело с эволюцией таких объектов, как человек, человеческое общество, душа человека, т. е. теми не обратимыми во времени процессами, объяснение которых традиционно было делом религии. Не удивительно поэтому, что все эти учения, отрицая существование Бога, сами проявляют, тем не менее, определенные признаки религиозности. Их создатели являются, по сути, пророками, которых озарило интроспективное знание. Они часто и психологически напоминают библейских пророков с их высокомерием, капризностью, нетерпимостью к инакомыслию. Для подтверждения истинности открывшихся им схем они, в отличие от пророков древности, не практиковали, конечно, чудотворения. Методы убеждения, используемые ими, гораздо более научны. Это — установление ассоциативных связей между изучаемыми явлениями и широкое использование принципа актуализации истории. Этот фундамент, однако, гораздо менее надежен, чем тот, на котором покоятся физические науки, т. е. на эксперименте и математической четкости теоретических построений. Эти учения принципиально не могли опереться на современную им физику, поскольку последняя ни в коем виде не содержала того, что мы называем необратимостью времени, т. е. именно того, что является основной чертой всех эволюционных учений.

Можно подумать, что противоречие между эволюционными теориями и физикой давно ушло в прошлое. Действительно, современная физика уже давно знает, что собой представляет элементарный процесс, нарушающий обратимость времени, так сказать, элементарный акт эволюции: это — так называемая редукция сложных квантовомеханических состояний. Для того чтобы связать те микроэволюционные процессы, о которых знает физическая наука, с теми эволюционными процессами, которые нас интересуют, нам необходимо лучше познакомиться с принципами квантовой механики.

* * * *

Читатель может подумать, что квантовая механика имеет дело с какими-то там микроскопическими объектами, существующими где-то глубоко в основе мироздания и не имеющими к интересующему нас его уровню никакого отношения. Легко показать, однако, что это совсем не так, и квантовая механика нужна для описания всех объектов, имеющихся в мире. По сути, квантовая механика является божественной наукой, в смысле очень близком к буквальному. Я рассчитываю, что такого рода заявление побудит читателя проявить терпение при чтении нижеследующего не очень простого текста. С другой стороны, читатель не должен волноваться, что от него потребуется изучение в каком-либо виде математических основ квантовой физики. Ученый может всю жизнь пользоваться квантовой механикой и не задумываться над ее философскими проблемами.

В физике сформулирован некий эвристический принцип, который называется принципом соответствия. Он утверждает, что каждая новая физическая теория должна содержать в себе хорошо проверенную старую как некий предельный случай. Типичной иллюстрацией этого принципа является связь между классической механикой и специальной теорией относительности — одна переходит в другую, если формально устремить скорость света к бесконечности. В этом смысле квантовая механика представляется очень странной.

С одной стороны, классическая механика действительно связана с квантовой принципом соответствия. Для каждого движения системы материальных тел мы можем определить некую функцию, которая называется действием (в дальнейшем для краткости вместо слов “материальная система” будем писать “матсистема”). Если значения этой функции много больше некоторой фундаментальной постоянной, называемой постоянной Планка или квантом действия, то квантовая механика вроде бы действительно переходит в классическую, хотя математически это не так очевидно, как в случае, например, релятивистской механики. С другой стороны, имеет место быть странное обстоятельство. Согласно копенгагенской трактовке квантовой механики она сама требует для своего функционирования наличия объекта, который не подчиняется правилам самой квантовой механики. Этот объект был назван копенгагенцами классическим прибором. Рассуждая строго логически, такое нарушение принципа соответствия должно приводить к тому, что и в классической физике обязан существовать этот самый, странный объект. Однако, классическая физика является наукой самодостаточной и не требующей для своего “запуска” каких-либо выключателей. Чтобы скрыть это явное противоречие, прежде всего от самих себя, отцы квантовой механики очень умно назвали этот интересующий нас объект классическим прибором. Поскольку при переходе от квантовой механики к классической все квантовые объекты должны переходить в классические, а классический прибор, коль скоро он так назван, уже и есть “классический объект”, то, к общему удовольствию, классическая механика оказывается наукой самодостаточной, что и требовалось доказать.

Суть, однако, в том, что квантовая механика действительно содержит в себе нечто, чего нет в классической. Одним из основных понятий квантовой механики является так называемое простое состояние матсистемы Именно та часть квантовой механики, которая занимается расчетом простых состояний, полностью удовлетворяет принципу соответствия. При переходе от квантового случая к классическому, т. е. устремляя постоянную Планка к нулю, мы вместо квантомеханического простого состояния получим описание матситемы, эквивалентное классическому и характеризующееся определенными значениями энергии, импульса и других интегралов движения. Таким образом, понятие простого состояния является общим и для квантовой, и для классической физики.

Однако, квантовая механика знает и другие состояния помимо простых. Эти состояния матсистемы будем называть сложными, и этим состояниям нет соответствия в классической механике (мы в этой главе вместо слов “простое состояние и сложное состояние” будем писать “п-состояние” и “с-состояние”, а так же, не боясь двусмысленности, “интеграл” вместо “интеграл движения). С-состояния являются проявлением квантовомеханического принципа суперпозиции состояний. Важно то, что принцип суперпозиции является, подобно принципу сохранения энергии, всеобщим и не зависит от того несколько малой считать постоянную Планка. Принцип суперпозиции гласит, что, если имеются два состояния, то их линейная комбинация, т. е. сумма этих состояний, умноженных на произвольные весовые коэффициенты, тоже является состоянием. Эти коэффициенты носят название амплитуд. Квантовая механика потому достаточно сложна для понимания, что в окружающем нас мире мы не видим с-состояний, и мы не можем изучать ее, опираясь не нашу житейскую интуицию. Представим себе, например, две вращающиеся друг вокруг друга планеты. Такое движение планет характеризуется такими параметрами, как величина энергии, величина и направление механического момента, коэффициент эллиптичности орбиты — эти параметры являются интегралами. Довольно непросто вообразить себе состояние, представляющее собой сумму таких движений с различными значениями интегралов. Тем не менее существование таких состояний нужно принимать как данность. Классическая механика имеет дело только с п-состояниями, для которых все возможные для данной матсистемы интегралы равны строго определенным значениям. С этой точки зрения, классической механики вообще не существует: существует только классический метод приближенного описания п-состояний.

Основы математического аппарата классической механики были заложены Ньютоном и Лейбницем одновременно с созданием основ самой классической механики. Называется этот аппарат математическим анализом. Что касается квантовой механики, то ее математическим каркасом служит математическая дисциплина, называемая функциональным анализом. Эти две математические дисциплины принципиально отличаются друг от друга, и поэтому предельный переход от квантовой механики к классической не столь очевиден, как переход от релятивистской механики к классической же. Для доказательства того, что классическая и квантовая механики связаны между собой принципом соответствия, используется так называемое квазиклассическое приближение Бора-Зоммерфельда, в котором негласно подразумевается, что рассматриваемое состояние матсистемы является простым.

Для того чтобы охарактеризовать степень сложности того или иного состояния матсистемы, используется параметр, называемой энтропией состояния. Для тех, кто знаком с квантовой механикой, но не встречался с таким подходом к энтропии, я напишу формулу, по которой определяется энтропия:

,

где — статистический оператор, соответствующий данному состоянию. С математической точки зрения энтропия является функционалом, определенном на множестве состояний матсистемы. Свойства энтропии таковы, что она не может принимать отрицательных значений и обращается в нуль только в том случае, когда квантовомеханическое состояние является простым. Чем больше беспорядка в состоянии матсистемы, т. е. чем выше степень ее сложности, тем большее величина энтропии.

Теперь мы готовы обсудить роль классического прибора в квантовой механике. Этот прибор — он, конечно, совсем не прибор в житейском смысле этого слова — является посторонним объектом по отношению к материальным объектам, но совершенно необходимым, однако, для функционирования квантовой механики и сравнения предсказываемых ей результатов с экспериментом. При взаимодействии с матсистемой, находящейся в с-состоянии, — это взаимодействие называют измерением — классический прибор придает определенное значение одному из тех интегралов, которые имеют неопределенную величину. При этом, само состояние матсистемы заменяется на состояние с более низкой энтропией. Говорят, что произошла редукция состояния м-ситемы.

Взаимодействие классического прибора с матсистемой, т. е. акт измерения, не имеет ничего общего с какими-либо другими взаимодействиями, известными в природе. Это следует хотя бы из того, что переход из одного состояния в другое совершается мгновенно и не зависит от того насколько велики физические размеры этой матсистемы. Математически результат взаимодействия классического прибора с матсистемой заключается в том, что одно решение соответствующих квантовомеханических уравнений мгновенно заменяется на другое. Чтобы отличить это взаимодействие от каких бы то ни было других, будем называть его информационным. В результате ряда информационных взаимодействий состояние системы редуцируется до состояния с равной нулю энтропией, т. е. матсистема приходит в состояние с определенными значениями всех своих интегралов. В этом смысле, естественно назвать классический прибор конструктором п-состояний, а акт редукции с-состояния — этапом конструирования.

Физики не наделяют конструктор особым глубокомыслием — считается, что он работает как некий датчик случайных чисел, и такой подход оправдывается в их экспериментах. Такого рода эксперимент выглядит следующим образом: экспериментатор применяет то, что он считает классическим прибором, к ансамблю одинаковых состояний, говоря иначе, много раз действует на одну и то же состояние матсистемы и смотрит, какие в результате получаются п-состояния. Оказывается, что различные п-состояния возникают с вероятностью пропорциональной квадрату модуля той амплитуды (эта амплитуда является, вообще говоря, комплексным числом), с которой это п-состояние входит в изучаемое сложное.

Несложно понять, что тот прибор, которым оперирует экспериментатор, отнюдь не является тем классическим прибором, что мы назвали конструктором. Интуитивно догадываясь об этом, термин “классический прибор”; часто заменяют словом “экспериментатор”, намекая тем самым на некие его магические способности. Действительно, рассмотрим классический пример матсистемы, придуманный Шредингером. Пусть в светонепроницаемую коробку помещен радиоактивный атом и счетчик Гейгера, регистрирующий момент распада ядра этого атома. Далее, пусть этот счетчик при помощи некоторого механизма связан со стеклянной ампулой, содержащей сильнодействующий яд, так что при срабатывании счетчика Гейгера этот механизм разрушает ампулу. И, наконец, пусть в ту же коробку посажена живая мышь. Ядро радиоактивного атома находится в с-состоянии, которое представляет собой суперпозицию двух п-состояний: одно из этих состояний описывает собственно радиоактивное ядро, а другое — те разлетающиеся осколки, на которые это ядро может распасться. Вместе с этим ядом в с-состоянии находятся и все остальные объекты, заключенные в коробку, в том числе и мышь, которая является ни живой, ни мертвой. Таким образом, пока на систему не подействует соответствующий конструктор, она будет находиться в с-состоянии. Пусть теперь экспериментатор заглядывает в коробку. Что он видит? Он видит, что мышь является или живой, или мертвой. Значит, конструктор сработал! Спрашивается, где же он скрывается? Может быть им является глаз экспериментатора? Очевидно, нет, поскольку этот глаз можно тоже включить в матсистему, и, следовательно, он должен находиться в с-состоянии. Точно так же мы можем рассудить относительно остального тела экспериментатора. Так где же “живет” конструктор?

Ответ на этот вопрос мы попытаемся получить чуть позже, а сейчас отметим, что, несмотря на отличные экспериментальные результаты, теория “стохастического конструктора” представляется слишком простой. Такое ощущение складывается, например, из того, что все эволюционные теории, о которых мы говорили выше, демонстрируют определенную стройность, логичность и привлекательность, и трудно поверить, что все они просто ловко описывают последовательность случайных событий. Кроме того, можно сослаться на такого авторитета, как А. Эйнштейн, который говаривал, что “Бог в кости не играет”. Те объекты, которые физики изучают в своих лабораториях, являются, конечно, составной частью тех несравненно более сложных матсистем, что изучают эволюционные науки, однако, их влияние на макроскопический эволюционный процесс столь незначителен, что на этом уровне работа любого конструктора будет выглядеть стохастической.

Можем ли мы сказать о природе конструктора что-нибудь более конкретное, чем то, что она божественна? Если мы рассмотрим очень большую, но все же конечную матсистему, то несложно понять, что из ее элементов нам никак не соорудить того, что хоть как-то выполняло бы функции конструктора. Конечная матсистема является в этом смысле тривиальной. Все уравнения квантовой физики, как и уравнения физики классической, существенно не изменяются при изменении знака времени, т. е. все процессы, происходящие в такой матсистеме, являются обратимыми, и ее энтропия сохраняется. Конструктор, при этом выступает как внешний по отношению к этой системе объект, пробуждающий ее к жизни. Можно, однако, предположить, что существование конструктора связано с бесконечностью Вселенной. Некоторую аналогию этому обстоятельству можно увидеть в следующем простом примере. Рассмотрим неабсолютно сходящийся числовой ряд, такой, как, например,

Если просуммировать все члены этого ряда в том порядке, в котором они записаны, то мы получим, что его сумма равна . Мы можем выделить из этого ряда любой конечный его сегмент и увидеть, что при любой перестановке слагаемых в этой части ряда сумма последнего не изменится. Однако, если мы будем задавать некий алгоритм перестановки слагаемых в сегменте, содержащим бесконечное число членов, то можно показать, что сумма ряда может равняться любому наперед заданному числу. Мы можем сказать, что неабсолютно сходящийся ряд обладает актуальной бесконечностью, “события” в которой влияют на величину суммы этого ряда. В отличие от этого, бесконечность абсолютно сходящегося ряда является неактуальной.

Таким образом, мы можем высказать гипотезу, что именно актуальная бесконечность той матсистемы, которая называется Вселенной, является материальным субстратом для возникновения Конструктора. Возникающая в глубинах абсолютной бесконечности категория информационного взаимодействия не знает понятия геометрического пространства, т. е. является, с пространственно-геометрической точки зрения, телепатическим взаимодействием. Именно это взаимодействие позволяет абсолютной бесконечности проявлять себя в любой материальной подсистеме Вселенной. Такой взгляд на Природу находит свое отражение в концепциях пантеизма, которые утверждают, что Бог есть Вселенная, и что Он присутствует в каждой частичке мироздания. Не следует, однако, думать, что наличие актуальной бесконечности обязательно означает бесконечность Вселенной в геометрическом смысле. Можно быть уверенным, что эта бесконечность связана с тем, что называют физическим вакуумом.

В настоящее время физическая наука мало что может сказать о свойствах абсолютной бесконечности, поскольку мы не имеем ни подходящей математики (хотелось бы, чтобы математики меня поправили), ни какой-либо возможности для экспериментальной практики. В силу этого изучение абсолютной бесконечности может в настоящее время носить лишь философски-феноменологический, если можно так выразиться, характер. Такого рода деятельность можно назвать метафизикой (поскольку термины “теология” и “теософия” заняты чем-то другим).

Примером метафизического рассуждения, имеющего наиважнейшее значение, может быть следующее. Каждое п-состояние матсистемы можно описать “словом”, состоящим из перечня значений всех интегралов, характеризующих данную матсистему. Конструктор, превращая с-состояние в п-состояние, лишает матсистему ее энтропии, но взамен снабжает ее именем собственным. Отметим, что в мире не существует п-состояний с одинаковыми именами собственными. Для тех состояний, которые называются фермионами, это следует из принципа Паули. Что же касается бозонов, то они, в принципе, могут иметь одинаковые имена, однако, они при этом настолько теряют свою индивидуальность, что сливаются в единое, совершенно новое состояние матсистемы, имеющее опять же уникальное имя.

Таким образом, деятельность конструктора заключается в том, что он, поглощая энтропию, или, что то же самое, испуская негэнтропию (количество негэнтропии равно количеству энтропии, взятому со знаком минус), снабжает матсистему информацией. Информация же, как хорошо известно, в ее количественном аспекте, и есть негэнтропия. В результате сказанного мы приходим к выводу, классический прибор, т. е. конструктор, является ИСТОЧНИКОМ ИНФОРМАЦИИ, и именно это отличает его от всех остальных материальных систем, существуюших в мире.

Сказать, что до появления квантовой механики физика не знала необратимых во времени процессов, — будет неверным. Однако, физика эта — не классическая механика, но — термодинамика. Этой наукой был сформулирован такой закон: энтропия замкнутых материальных систем возрастает со временем до своего максимально возможного значения. Очевидно, что понятие энтропии, будучи сформулированным в доквантовую эпоху, не могло быть адекватно понятым на языке классической механики, поскольку в классической механике энтропия всегда равна нулю. Это является одной из причин того, что энтропия является сложнейшим понятием в современной физике. Именно так выразил свое отношение к энтропии ее крупнейший знаток И. Пригожин, получивший за развитие теории необратимых процессов нобелевскую премию. Мой же профессор физики говорил, что энтропия — это то, “что сначала не понимаешь, не понимаешь, а потом…привыкаешь”.

Довольно долгое время представители классической механики пытались решить задачу примерно следующего по своему смыслу содержания. Рассмотрим цилиндр, в одной половине которого сосредоточен газ. Если убрать перегородку, то, как следует из термодинамики, энтропия газа возрастает. Требуется доказать, что произошел необратимый процесс. При этом людей, занимавшихся статистической физикой, т. е. областью механики, связанной с проблемами термодинамики, не останавливало, по-видимому, то, что их уравнения не изменяются при изменении знака времени, ведь изменить ход времени в уравнениях — это не то же самое, что повернуть время вспять в реальной жизни.

Конец такого рода попыткам был положен знаменитой теоремой о возвратах, доказанной Пуанкаре. Смысл этой теоремы можно понять из следующего примера. Рассмотрим бильярдный стол, на котором сложилась какая-нибудь конкретная ситуация: например, разбивающий шар приближается к пирамиде. По прошествии времени — предполагается, что потери энергии отсутствуют,— мы увидим, что движение шаров настолько запуталось, что кажется совершенно случайным. Однако, как показал Пуанкаре, это — не так. Если ждать достаточно долго, то мы увидим что, как будто бы из ничего, на столе вновь возникает первоначальная ситуация. И так будет продолжаться бесконечное число раз. Неочевидность теоремы Пуанкаре заключается в том, что для всех достаточно сложных объектов времена возврата выражаются колоссальными по величине цифрами. Аналогичная теорема доказана и для квантового случая. В настоящее время, когда мы знаем, что Мир подчиняется квантовой механике, трудами Пригожина и других физиков строго доказано, что в изолированной матсистеме энтропия возрастать не может. Так что понимания закона возрастания энтропии нет и на сегодняшний день.

Если вы разобрались в том, что сказано выше, то легко понять, что это затруднение современной науки носит метафизический характер. В Мире просто обязан существовать “классический прибор” второго типа. Назовем его деструктором. Это открытие весьма диалектично, поскольку работа деструктора противоположна работе конструктора. Деструктор “излучает” в Мир не негэнтропию, но энтропию, если хотите, то дезинформацию.

Отметим сразу, что появление у конструктора напарника, сразу накладывает на их совместную работу важное ограничение. Рассмотрим такой пример. Пусть матсистема находится в состоянии, с определенным значением энергии. Допусти, что деструктор сообщает этой системе некоторое количество энтропии, так что ее интеграл делается неопределенным. После этого конструктор мог бы, в принципе, вернуть матсистему в состояние с определенным, но другим значением энергии, нарушая тем самым закон сохранения энергии. Это означает, что в своей совместной работе конструктор и деструктор не могут менять значения тех аддитивных интегралов, которые характеризуют матсистему как целое, т. е. не могут сообщить матсистеме дополнительной энергии, изменить ее скорость, придать ей дополнительное вращение. Именно то обстоятельство, что аддитивные интегралы ведут себя “классическим образом”, делает скрытой для наших органов чувств квантовую природу мироздания. Это рассуждение еще раз доказывает, что в Мире кроме конструктора просто обязан быть и деструктор, т. е. объект, являющийся ИСТОЧНИКОМ ДЕЗИНФОРМАЦИИ.

Диалектический смысл наличия деструктора совершенно понятен. Конструктор при своей работе может создать не совсем то, что собирался, что мешает дальнейшему осуществлению его планов. Для исправления ошибки и призывается деструктор, так сказать ластик Творца.

* * * *

Когда я выше сказал, что квантовая механика является наукой божественной, я имел в виду нечто очень конкретно. Дело в том, что, по-видимому, всем людям, на подсознательном уровне, очень хорошо известны принципы мироздания. Это знание стремится проникнуть в сознание людей, используя для этого ассоциативно подходящие образы, которыми сознание оперирует. Эти представления о принципах мироздания проникает в наше сознание совсем не с целью удовлетворить какое-то там любопытство. Они приобретают форму неких эмоционально окрашенных, священных догматов, призванных сформировать стереотипы нашего поведения, направленные на решение задач, которые выходят за рамки обыденной жизни. Иначе говоря, эти знания являются необходимой составляющей общественного развития.

Когда мы читаем, например, Библию, то легко узнаем в свете, который Бог-Конструктор создал раньше светил, ничто иное, как поток информации, преобразующий хаос, чьим символом является “тьма над бездной”. Мы понимаем, что культурный уровень древних не позволял им выразить точнее представление о физическом вакууме. Понятия света и тьмы в ассоциативном плане очень прочно связаны с энтропией и негэнтропией; ведь когда мы зажигаем свет, из темноты “возникают” предметы окружающей обстановки. Ассоциативная связь информации со светом, присущая, надо думать, всем народам, выражается в русском языке такими словами, как “просвещение, “озарение”, с одной стороны, и “затмение разума” или “мракобесие”, с другой.

По мере углубления культуры людей, их способности к аналитическому мышлению, представления об информации и дезинформации приобретают все более отчетливые формы. Космогония языческих славян, например, оперировала, если верить А. Рыбакову, понятиями “белый” и “черный” свет. Эти представления до сих пор находят отражение в нашем языке в виде равнозначности слов “Вселенная” и “Белый свет”, как, например, в выражении “прославиться на весь белый свет”. Мудрецы блистательной эллинской цивилизации, сформулировав концепцию Созидающего Логоса, т. е. Слова, сумели очень близко подойти к пониманию информационной сути мироздания.

С другой стороны, в более ранние эпохи, при ограниченных способностях к абстрагированию люди связывали свои мирозданческие концепции с некоторыми мифическими материальными и тонкоматериальными существами. Эти представления живы в нас до сих пор, поскольку они отражают то многообразие и сложность скрытой от наших чувств стороны космической жизни, которая не вошла в холодные официальные космогонии. Таким образом, мифы разных народов, ассоциативные связи в их языках, результаты анализа бессознательного — все это является, если можно так сказать, экспериментальным материалом для метафизики.

Логически последовательно развитая монотеистическая концепция, предполагающая единственного во Вселенной Творца, который диалектически сочетает в Себе Конструктора и Деструктора, является слишком схоластической, чтобы быть правдой. Представление о Боге как о Великом Аллахе, без чьего ведома не может упасть “ни один волос с головы человека” настолько безжизненно, что может вдохновить разве что очень узкую группу радикальных философов. Все нормальные люди понимают, что они обладают свободой воли и способностью к творчеству. Так или иначе, но все религии наделяют, по крайней мере человека, некоторой долей божественности, воплощенной в то, что называют душой. Согласно методологии метафизики мы должны воспринимать концепцию души как нечто объективно существующее.

Слово “душа”, так же как и слово “дух”, которое надо понимать как разновидность души, не связанной непосредственно с тем или иным живым существом, является очень неоднозначным и связано в нашем сознании со множеством разных понятий, не имеющих к теме прямого отношения. Мы сможем рассуждать более спокойно и продуктивно, если введем “научный” термин, выражающий сущность этих слов в интересующем нас аспекте. Пусть этим словом будет слово “монада”. С метафизической точки зрения монада — это нечто материальное, но взаимодействующее с остальным миром только при помощи информационного взаимодействия. Таким образом, если вернуться к мысленному эксперименту Шредингера, мы должны сделать вывод, что редукцию матсистемы состоящей из радиоактивного атома, мыши и, так сказать, тела экспериментатора осуществляет именно душа экспериментатора, связанная с его телом монада (если, конечно, не учитывать, что это с тем же успехом может сделать мышиная монада).

Физики с большой подозрительностью и даже неприязнью относятся к такого рода гипотезам, поскольку они противоречат тем знаниям о Мире, которыми они обладают. Представляется, однако, что это совсем не тот случай. Многие физики знают, о чем я говорю. Я имею в виду то, что в физике называется несколько неуклюже и даже фривольно “голой частицей”. Это понятие в значительной степени умозрительное — это то, что остается от реальной элементарной частицы, если лишить ее каких-либо взаимодействий с другими частицами, имеющимися в мире. Все трудности и противоречия современной квантовой электродинамики и других полевых теорий заключается, как можно понять, именно в том, что эти теории не отвечают на вопрос, что же такое голая частица. Ответ на это может дать только истинная теория Единого поля. Голые частицы или, пользуясь нашей терминологией, монады элементарных частиц не могут в реальности существовать в виде отдельных, изолированных частиц. Поляризуя, в известном смысле этого слова, физический вакуум, они окружают себя облаком или, как говорят “шубой” из других элементарных частиц, которые, в свою очередь, устроены подобным же образом. Вместо слов “облако” или “шуба” мы будем использовать, в качестве соответствующего термина слово “шельт”. Это слово я взял из поэтического словаря Д. Андреева, которому он в своей “Розе Мира” придает чем-то похожий смысл. Каким же образом монады, которые, чуть ли не по определению, не могут взаимодействовать с другими частицами, формируют свои шельты. Ответ напрашивается сам собой. В самых своих глубинах шельты элементарных частиц формируются за счет ИНФОРМАЦИОННОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ. Таким образом, именно математический смысл информационного взаимодействия и должен, в конечном счете, служить целью теории Единого поля. Человек или любое другое живое существо, с точки зрения квантовой теории поля, представляет собой ничто иное, как гигантских размеров “элементарную частицу”, в этом смысле монады существ отличаются от монад элементарных частиц без кавычек лишь количественно. Монады существ являются макроскопическими. Поскольку все монады обладают способностью к испусканию и поглощению энтропии, то они обязаны так или иначе, но содержать в себе категорию актуальной бесконечности. Это означает, что монада должна обладать бесконечным числом внутренних степеней свободы. Иначе говоря, внутреннее строение монады не может быть дискретным и обязано быть континуальным. Вещество, из которого состоят монады, мы будем называть параматерией.

Все существующие в Мире монады, вернее, их метафизические сущности, населяют некое информационное пространство, где они взаимодействуют между собой при помощи необратимого информационного взаимодействия. Мы, выбирая из лексикона Андреева подходящее слово, будем называть это пространство Олирной. Такая категория, как расстояние, совершенно неприменимо в Олирне, поскольку информационное взаимодействие является принципиально телепатическим. Тот мир, который дан нам в ощущениях, мы будем, пользуясь тем же источником, называть Энрофом. Поведение энрофных объектов описывается квантовой механикой, однако, как мы помним, в силу закона сохранения аддитивных интегралов движения, Энроф воспринимается нами как мир “классический”. Если бы Олирна отсутствовала, то в Энрофе не происходило бы никаких эволюционных изменений, и категория энтропии не имела бы никакого физического значения. Таким образом, мы видим, что проникновение в сущность квантовой механики приводит к картине Мира, похожей, вплоть до подобия, на ту, что изложена нам в трактатах великого Гегеля.

* * * *

Концепция теоретического монотеизма (или, вернее, дуализма) описывающая Мир, как результат борьбы единственного Конструктора и единственного же Деструктора, является совершенно нежизненной, она с необходимостью ведет к смерти Мира. Если в результате противостояния побеждает Конструктор, то Мир превращается в гармоничную, но безжизненную машину — это смерть-застывание. Если же победа достается Деструктору, то Мир распадается в анархическом беспорядке. Это — смерть-разрушение. Таким образом, если категории Конструктора и Деструктора и имеют право на существование, то они некоторым образом описывают самое Актуальную бесконечность как целое, но не ее внутреннее строение.

В связи с тем, что в Олирне обретается множество монад, мы понимаем, что “потусторонняя” жизнь сложна и многообразна, что монады могут, например, образовывать разного рода иерархические структуры. Мы теперь уже не можем говорить, что эта монада является конструктором, а это — деструктором; мы можем говорить только о тенденциях, проявляемых той или иной монадой, да и то, только в определенных направлениях их деятельности. Деструктивные тенденции связаны с поиском новых направлений в эволюционном движении, и поэтому они, в той или иной мере, всегда связаны с разрушением существующего порядка вещей. Конструктивные же тенденции направлены на сохранение уже завоеванных эволюционных достижений и на их гармонизацию. Чтобы более или менее адекватно описывать движения, происходящие в Олирне, мы будем пользоваться словом “струя”, и говорить о наличии в Олирне конструктивных и деструктивных струй.

Та часть наших монад, которую мы называем сознанием, может оперировать только образами, почерпнутыми из Энрофа, поэтому мы не можем как-либо непосредственно общаться с обитателями Олирны. Для этого используются образы Энрофа, ассоциативно связанные со струйными течениями в Олирне. Самой фундаментальной ассоциацией, из числа существующих в нашем сознании, является связь деструктивных течений с Дьяволом, а конструктивных с Богом, или шире — все конструктивное считается божественным, а деструктивное дьявольским. Сюда же относятся ассоциации типа красивое, гармоничное — безобразное, уродливое. Одним из важнейших является ассоциирование конструктивного с женским, а деструктивного — с мужским. Последняя ассоциация является самой фундаментальной в представлении людей, входящих в Китайскую цивилизацию. Образы женского и мужского начал там абстрагированы и получили названия Яна и Ини. По сути, Ян и Инь заменяют в Китае категории Бога и Дьявола европейской метафизики.

Предметные образы вещного мира ассоциируются с такими парными образами, как: деструктивное — острое, левое, направленное вверх, торчащее; конструктивное — округлое, правое, направленное вниз, свисающее. Сюда же примыкают пары: горячее — холодное, твердое — мягкое. Имеют место быть ассоциации цветового характера: деструктивное — это красное или черное, конструктивное — синее или белое. Эти ассоциации проявляются, например, в том, что мы часто называем мужчин-гомосексуалистов голубыми, а женщин — розовыми. Именно в силу этой ассоциации флаг Революции — красный, а Контрреволюции — белый. Кроме этих, так сказать, лежащих на поверхности ассоциаций существуют и более глубокие. Психоанализ, образы которого связаны с противопоставлением мужского и женского, позволяет установить, например, что мужское у нас ассоциируется с инструментом, а женское — с обрабатываемым материалом. Имеются и числовые ассоциации: четные числа, и, прежде всего двойка, являются женскими, а тройка и другие нечетные числа — мужскими. Фрейдизм, вообще, указывает на множество ассоциаций такого рода.

Все эти и бесчисленное множество других ассоциаций играют в нашем общении с Олирной огромную роль. Представим себе такой умозрительный пример. Пусть некий контрреволюционер разговаривает с малознакомым человеком, который является революционером. В такой беседе он, говоря о Революции, конечно, не будет пользоваться грубыми ассоциациями из области нецензурной лексики. Однако более тонких отрицательных ассоциаций в своих высказываниях ему не избежать. Дело в том, что все эти ассоциации, будучи “олирным” языком подсознания, очень четко фиксируются последним. Бессознательное, в свою очередь, сообщает о своей работе очень простым языком эмоций. Этот “язык”, по сути, одномерен — от очень отрицательной эмоции до очень положительной. Таким образом, говорящий не может сознательно контролировать только те ассоциации, которые возбуждают в нем эмоции, уровень которых ниже чувствительности его детектора эмоций, так сказать, встроенного в нас “детектора лжи”. Если окажется так, что наш революционер организован более тонким образом, то он сразу почувствует политические убеждения собеседника. Это обстоятельство усугубляется тем, что кроме обычного, как говорится, вербального языка, мы обладаем еще языком жестов, выразительным языком глаз, а, может быть, как утверждают некоторые, и языком запахов, присущему большинству животных. Все эти “языки” плохо контролируются сознанием. Отметим еще, что противопоставление грубый — тонкий также относится к числу метафизических, и, по отношению к нашим детекторам эмоций, это означает, что детекторы революционеров в среднем грубее детекторов контрреволюционеров. Так что наш контрреволюционер, если он достаточно смел, может, ради получения порции положительных эмоций, допустить в адрес Революции несколько ироничных, но достаточно тонких замечаний. Отметим между строк, что та нецензурная брань, которая в настоящее время слышится на улицах наших городов, слетающая, в том числе, и с милых уст наших дам, лишний раз говорит о мощном деструктивном потоке, вливающемся в нашу цивилизацию. Это свидетельствует о приближении грозных революционных преобразований нашего общества. Таких образом, исходя из сказанного, мы должны понять, что, когда мы говорим что-нибудь, мы одновременно говорим на двух языках. Один из них, так сказать, язык энрофный, он содержит в себе ту информацию, которую мы хотим передать сознанию собеседника. Другой же язык метафизический, он предназначен для общения с обитателями Олирны. Этот язык состоит из тех, часто невидимых нам самим ассоциаций, которые заключены в тексте.

* * * *

Особенно важны для общения с Олирнорй те ассоциации, которые противопоставляют мужское и женское начала. Это обстоятельство, надо полагать, связано со столь глубинным устройством Олирны, что само возникновение полов в животном мире есть проявление и следствие структуры информационного пространства. Дело в том, что взаимодействие конструктивной и деструктивной струй является амбивалентным, т. е. характеризуется не только отталкиванием, но и притяжением или, говоря на языке мужского и женского, не только борьбой, но и любовью. Амбивалентность во взаимоотношениях монад совершенно необходима для того, чтобы эволюционные процессы в Олирне и, следовательно, в Энрофе приобрели тот сложный и поступательный вид, который мы можем наблюдать. То начало, которое регулирует взаимоотношение конструктора и деструктора, мы будем называть организатором. Таким образом, каждая монада представляет собой объединение конструктора, деструктора и организатора, представленных в той или иной пропорции, а во взаимоотношении монад в Олирне существуют три струи: конструкционная, деструкционная и организационная. Именно наличие у нас очень большого комплекса ассоциаций, связанных с организационным началом, делает весь фрейдизм столь сексуализированным.

Характер ассоциаций, связанных с организационным началом, мы хорошо можем себе уяснить, исходя из китайской метафизики, в которой противопоставление мужского и женского начал проведено очень последовательно. Помимо абстрактных философский категорий Ини и Яна, в китайской обрядности присутствует очень яркий образ Дракона. Китайский дракон не имеет ничего общего с драконом европейским — последний является ассоциацией к мощному проявлению деструктивного начала. Лучше всего было бы вообще не переводить это слово с китайского языка, однако, я не знаю, как звучит слово дракон по-китайски, поэтому можно в качестве термина использовать придуманное мной слово “Драго” — это слово среднего рода и ассоциируется со словом “дракон”. Кроме того, в русском языке оно похоже на слово “драгоценность” — может быть, так и относятся мужчины и женщины к тому объекту, который их порой связывает воедино.

В отличие то европейского дракона Драго сосем не злобив. Связь Драго с Инью и Яном опосредствуется как его связь со стихиями воды и огня. Кроме того Драго окрашен во все цвета от красного до синего, но в основном он зеленый, то есть цвет его является смесью синего и красного. Его “страшные”, но несколько бутафорские зубы, с одной стороны, и неземная красота, с другой, также говорят о слиянии в нем деструктивных и конструктивных начал. Появление Драго на арене Олирны превращает всю жизнь этого мира в некую огромную Игру, где игроками являются Конструктор и Деструктор, а судьей — Организатор. Однако организатор является не беспристрастным судьей, но судьей, скорее, “беспринципным”. Его задача побудить не очень сообразительных конструктора и деструктора вступить в эту игру и привести ее к тому результату, который он заранее поставил перед собой. Эта его “бесхребетность” символизируется той необыкновенной гибкостью, которую демонстрирует Драго во время своего знаменитого танца. Отметим еще, что он является в Китае символом мудрости (на Востоке, в отличие от Европы, змея, вообще, олицетворяет мудрость).

Мы мало что знаем о метафизическом смысле религиозных воззрений в доколумбовой Америке, однако, тот факт, что Кетцалькоатль — Пернатый Змей — был у ацтеков одним из важнейших богов, наводит на определенные размышление. Очень может быть, что схожесть образов Драго и Кетцалькоатля говорит о некоторых глубоких метафизических принципах изначально присущих монголоидной расе. Равноправие конструктивных и деструктивных начал, выраженное как равноправие Яна и Ини в китайской метафизике, вполне может привести к слабому разграничения понятий Добра и Зла. Древняя китайская цивилизация, лишив свою метафизику образной антропо и зооморфной иконографики, свои обряды эмоциональности и, главное, введя в свою метафизику некое монотеистическое начало, воплощенное в культе Неба, сумела притушить этот порочный, с точки зрения европейской метафизики, аспект прамонголоидного метафизического базиса. Что касается варварских цивилизаций доколумбовой Америки, то там равнодушие ко Злу вполне могло привести к укоренению, помимо прочего, и тех кровавых человеческих жертвоприношений, которые так ужаснули европейцев. С точки зрения ацтеков, это действо было просто рациональным, обеспечивая, например, хороший урожай маиса.

В античной Греции метафизическим двойником китайского Драга являлся Гермес. Внешне эта связь демонстрируется извилистым жезлом-кадуцеем — атрибутом Гермеса. Гермес является богом красноречия, а вместе с тем богом изворотливости и обмана — его никто не может превзойти в ловкости, хитрости и даже воровстве. Он, например, в шутку украл у Зевса его скипетр, у Посейдона — трезубец, а у Аполлона — золотые стрелы и лук, иначе говоря, Гермес равнодушно относится к авторитету главных богов: Гермес, так сказать, атеистичен. Все эти черты нужны Гермесу для того, чтобы негласно управлять богами, обладающими большей, чем он силой. Олицетворяя собой Игру, в самом широком смысле этого слова, Гермес является покровителем торговли и приносит людям богатство — можно сказать, что Гермес является “богом капитализма”. Вместе с тем Гермес, как и Драго, очень мудр: он изобрел меры, числа и письменность и обучил всему этому людей.

Очень важна роль Гермеса как посланника богов, проводника их божественной воли. Эта его функция символизируется “крылатостью”: крылышками снабжаются либо его сандалии, либо шлем. Всякого рода крылатость ассоциируется в нашем сознании с Мыслью и ее полетом. Отметим, что и Драго часто крылат, во всяком случае, он умеет летать, что символизирует его посредническую связь с Небом, характеризует Драга как организатора, умеющего своей ловкостью навязать Ини и Яну волю Неба. Все перечисленные черты изобличают в Гермесе олицетворение организационного начала. Вместе с тем, в Гермесе очень слабо выражено какое-либо эротическое начало, можно указать лишь, что кумиры, посвященные Гермесу, — их называли гермами — имели ярко выраженный фаллический вид. Это связано с тем, что в метафизике античной Греции ассоциация конструктивного начала с женским, а деструктивного — с мужским была выражена относительно слабо. Мы можем, конечно, увидеть в Зевсе, например, черты деструктора, а в Афине — конструктора, однако, эта идея не была доведена греками до той ясности, которую она обрела в Китае. В связи с этим, греки возложили свои ассоциации эротического характера на других, более специализированных богов, таких как Эрос или Гименей, — они тоже, между прочим, боги окрыленные, и их лукавость носила безобидный характер детской шаловливости.

В отличие от античных греков и римлян древние евреи на ассоциативном уровне очень хорошо чувствовали эротическую окраску организационного начала. Это видно из тех обстоятельств изгнания людей из Рая, что рисует Ветхий завет. Однако в силу своего монотеизма евреи того времени были людьми очень целомудренными, поэтому они не могли сделать своего змея крылатым. Свое ощущение организационной струи они воплотили в образе ангелов — из задача инвольтировать в сознание людей божественные распоряжения. Ассоциативные связи организационного начала с сексуальностью выражены в ангелах через негативные образы: они волею Бога превращены то ли в гермафродитов, то ли в бесполые существа.

Христианская метафизика полностью вобрала в себя иудейскую символику организационного начала, снабдив ее, однако, существенным усовершенствованием. Оно заключается в том, что ассоциативное восприятие этого начала было обобщено христианами до символического образа Святого Духа, часто изображаемого в виде голубя, т. е. тоже крылатым. Великое же прозрение христианской метафизики заключается в опознании сути Творца, заключающейся в единении конструктивного, деструктивного и организационного начал. Такое понимание структуры Творца открылось христианам в образе Святой Троицы. Не представляет никакого труда опознать в элементах, составляющих Троицу Конструктора, Деструктора и Организатора т. е Саваофа, Иисуса Христа и Святого Духа, соответственно. Роль Святого Духа в Святой Троице очень наглядно представлена в сцене крещения Христа: в момент нисшествия на него Святого Духа его деструктивные концепции, направленные на разрушение застывшего в фарисействе иудаизма, обрели гораздо более целенаправленный характер. Вместе с тем, христианство, стремясь быть последовательно монотеистической религией, не может в полной мере отразить бесконечно сложного струйного движения в Олирне. Конструктор, Деструктор и Организатор выступают в христианской метафизике как некие схоластические концепции, характеризующие устройство Актуальной бесконечности в целом.

Мы можем представлять себе организационную струю в виде очень сложного переплетения конструктивных и деструктивных струй. При этом, замкнутые друг на друга информационные потоки приводят к возникновению того, что можно назвать умом организатора, его интеллектом. На ассоциативном уровне этот интеллект связывается с гибкостью образного представления организатора, поскольку внутреннее его содержание и является гибким, изворотливым, лукавым. С другой стороны, идущие от организатора информационные потоки, направленные во внешний по отношению к нему мир, оказываются сильно ослабленными и мало влияют непосредственным образом на события в Энрофе. Однако, этих потоков вполне достаточно (в благоприятном для организатора случае) для его специфического игрового взаимодействия с непосредственными участниками организуемой им игры. Эти участники, как правило, обладают, по сравнению с самим организатором, гораздо большими потенциями конструктивно-деструктивного характера.

Такое понимание внутреннего устройства и характера деятельности организаторов приводит к тому, что их работа не проявляется в Энрофе очевидным образом. Соответственно этому отправление, например, культа Гермеса в Древней Греции носило эзотерический, т.е. герметический, характер. Эта таинственность связана с тем, что почитатели Гермеса стремились, беря пример со своего кумира, воздействовать на процессы, происходившие в тогдашнем обществе, скрытыми от глаз непосвященных методами и, надо думать, отнюдь не для общественного блага. Не нужно быть очень проницательным, чтобы увидеть в современных масонских ложах все их гермесово лукавство.

Однако, Гермес не так прост. Он не только лукав, но еще и очень мудр. Именно благодаря этой мудрости, он может быть причислен к божествам-демиургам. Понятие мудрости в нашем мышлении часто связывается с умом. Тем не менее это вещи различные. Мы легко можем представить себе гибкий, но не очень глубокий интеллект, как и очень мудрого человека, лишенного практической смекалки. Можно предположить, что крылатость, которой часто наделяют божеств организационного плана и есть символ их мудрости — без этого они в значительной степени лишились бы своей привлекательности. Мудрость, как мне кажется, ассоциируется у людей также с неким таинственным, неземным светом, с притягательностью звездного неба. Думается, что мудрость представляет собой совершенно вполне самостоятельное струйное течение, существующее в Олирне. Чтобы поставить это течение в один ряд с уже известными нам струями нам требуется ввести в употребление термин, желательно также латинского корня. Не долго думая, я остановился на слове иллюминатор, поскольку существование иллюминатора в нашем сознании проявляется, как способность испытывать озарения, наличие интуиции, не связанной с нашим энрофным опытом, невозможностью усилить свои иллюминационные способности какими бы то ни было тренировками. Отличительная черта иллюминационных струй заключается в том, что, как мы можем понять из своего, человеческого опыта, они отличаются очень узкой направленностью своего действия, в полной мере озаряя своим таинственным светом лишь избранные монады. Как мне представляется, такое поведение иллюминационных струй как-то объясняется тем, что они по своему происхождению связаны с могущественными монадами очень высокого иерархического уровня. Их очень трудно, по крайней мере, не поэтам, вписать в ассоциативный язык, и именно поэтому кажется, что талант является продуктом НАШЕГО сознания.

Величайшая заслуга православной церкви, заключается в том, что она сумела-таки актуализировать Иллюминатора в образе Святой Софии. Этот образ занимает в православной мистике центральное место. По сути, православная церковь очень близко подошла к ереси, заключающейся в замене Святой Троицы “Святой Четверицей”. Действительно, в Вере, Надежде и Любви — дочерях Святой Софии — не трудно опознать самое Святую Троицу. Вера легко ассоциируется со Святым Сыном, а Любовь — со Святым Отцом. Не трудно и почувствовать, что расположенная между ними Надежда есть, по сути, ничто иное, как Святой Дух. Однако, столь крутой ломки христианского догматизма вовсе и не требуется. Святая Троица, играющая в православии совершенно особую по своей важности роль, излучает в души верующих тот мистический свет, который и является “четвертым компонентом” Троицы. Открытие Святой Софии православными мудрецами дает опору для того, чтобы православные достаточно хорошо чувствовали, да простят меня католики, лукавый рационализм католической церкви. С другой стороны, католики обвиняют православную церковь в негибкости, в преувеличении обрядового, бездумного компонента религии, в догматизме и ортодоксии православного вероучения. И надо признать, что и они правы, но только отчасти. Католическая церковь, видимо, не понимает, что квинтэссенцией православия, его сердцем является мистицизм. Вся древняя торжественность православного обряда, его красочность направлена на пробуждении в душе верующих мистического, иррационального чувства и, конечно, не может быть подвергнуто рациональной трансформации. Действительно, православный обряд уже давно ассоциативно не соединен в душах большинства верующих с их мистическим мироощущением. Но это не вина православной церкви, а ее беда. Дело в том, что любой рационализм может только окончательно погубить духовный фундамент православия. Вдохнуть жизнь в православие может только новое революционное продвижение на пути постижения мистического.

Различия между иллюминационным началом и началом организационным может показаться не очень существенной. Чтобы выявить ее более четко рассмотрим взаимоотношения между теми, кого можно назвать предтечами и спасителями. Для того чтобы не возбуждать в душах людей верующих неуместных эмоций, я поспешу избавиться от этих терминов, заменив их более нейтральными, скажем, на софистов и демагогов. Все революционные свершения нового и новейшего времени, такие как Великая французская революция, становление фашизма в Германии или Октябрьская революция требовали для своего осуществления некоего идеологического фундамента. Творцы этих идеологий — время их деятельности, естественно, предшествовало началу собственно революционных событий, как правило, не видели результатов своей работы. Это как раз те мыслители, которых мы назвали софистами. Для Франции это просветители-гуманисты, такие как Руссо, Вальтер, Дидро и другие. Духовное содержание фашизма выросло трудов Шопенгауэра и Ницше. Идеология коммунизма была заложена К. Марксом и другими мыслителями-социалистами.

Все эти люди отмечены печатью гениальности, что является меткой их связи с Божественной Софией. Все они демонстрируют кристальную простоту своих душевных порывов. Словами поэта можно сказать, что “гений и злодейство — несовместны”. Их несколько идеалистическое отношение к окружающей действительности, отстраненность от нее показывает, что в них очень слабо развито организационное начало в узком смысле. Чувствуя связь с Иллюминатором, русские ассоциативным образом могут это выразить, назвав их светочами.

Совсем другой моральный облик имеют непосредственные организаторы революционных преобразований, т. е. те, кого мы назвали демагогами. В революционной Франции этот тип людей представлен якобинцами, Бонапартом, В Германии — Гитлером и нацистской верхушкой, в России — это В. Ленин, революционеры-марксисты, и, наконец, И. Сталин. Все эти люди, очень плохо различающие понятия добра и зла. Внутренний лозунг демагогов: “Цель оправдывает средства”. Цель же эта, пусть и подсвечена отблеском идей светочей, неотделима от эгоистических, властолюбивых устремлений организаторов. Может быть, совершенно не случайно софисты не дожили до золотого времени организаторов. Их моральная чистота и авторитет могли помешать осуществлению предначертанного. Совершенно похожую картину, правда в меньшем масштабе, мы можем видеть и при осуществлении буржуазной контрреволюции в России 90-х годов. Благородные диссиденты либо умерли, как Сахаров, или полные разочарования ушли в мир, не связанный с реальной политикой, а облик наших демагогов мы все видим.

Из сказанного можно заметить, что характер революционных процессов в Германии, с одной стороны, и во Франции и России, с другой, имея, безусловно, общие внешние признаки, различается чем-то очень важным. Это отличие объяснятся, как можно понять, структурой того “департамента” Иллюминатора, который занимается общественным развитием. Этот департамент имеет как бы два этажа: верхний можно назвать демократическим, а нижний — деспотическим. Деспотический этаж олицетворяет тенденции к построению общества на классовых началах, т. е. общества, в котором меньшинство господ управляет бесправным большинством. Демократический же этаж занят построением бесклассового общества, т. е. общества, в основе которого лежат те или иные демократические процедуры, позволяющие подавлять деспотические тенденции. В разные времена, в разных обществах эти две тенденции отливались в общественные конструкции, в той или иной пропорции содержащие и деспотическое и демократическое начала Но общая картина такова, что на всем протяжении стремительного эволюционного процесса, который наступил, образно говоря, после окончания Золотого века человечества, гегемоном в этом процессе был, безусловно, нижний деспотический этаж. Тем не менее Будущее, конечно, принадлежит демократическому этажу. Его победа неизбежна, потому что на его стороне общественное БОЛЬШИНСТВО. По мере развития духовной культуры человечества демократический этаж все более и более властно заявляет о своей претензии на власть.

Нам здесь важно то, что культурное развитие народов в рамках Эллинской цивилизации, а позже в условиях Римской империи позволило сознанию людей выйти за рамки узко национальных интересов. В связи с этим деятельность Демократической составляющей Иллюминатора смогла приобрести интернациональный характер. И первым мощным проявлением возможностей, открывшихся перед Божественной Софией, была Великая Христианская революция, на чьем знамени было начертано: “Нет ни эллинов, ни иудеев”. Интернационалистский аспект символики креста связан с возможностью мысленно продолжить его во все стороны. Французская революция, в этом смысле, не так характерна. По своему духу эта революция было просто французским делом, хотя ее косвенное влияние на умы других народов было огромно. Что касается нашей Революции, то ее интернационализм настолько очевиден, что его и обсуждать нечего. Отметим, что ее символ представляет собой нацеленную одновременно во все стороны красную остроконечную звезду.

Совсем другой характер имеет фашизм — детище темной стороны Софии. Его смысл заключается в деспотической власти меньшинства, т. е., в узком смысле, германского народа над всеми другими народами мира. Эмблема фашизма, свастика, представляет собой, по сути, крест с обломанными концами, символизируя тем самым узость круга избранных, отделение их от остального мира. Нижний этаж Иллюминатора выбрал местом своих усилий немецкий народ, примерно так же, как светлая София сосредоточила свои силы на русском народе.

Подобно демократической струе общественного развития, деспотическая тенденция попыталась в лице фашизма приобрести международный характер, что, в общем-то, для нее не очень естественно. Но, тем не менее, фашисты осенили себя свастикой, хотя могли бы выбрать и другой символ, более тесно связанный, например, с образами богатой германской мифологии. Отстраненность свастики от национального, по сути, символизирует идею: пассионарии всех стран объединяйтесь для управления миром обывателей!

Темный поэт-философ Ницше посвятил свое творчество романтизации героя, добивающегося своих целей, переступая через мораль, через законы, через волю пассивного большинства, не имеющего в своей жизни каких-либо возвышенных целей. Интернациональный характер своего мироощущения Ницше выразил тем, что оделил ореолом темного героя-прогрессиста Заратустру, т. е. личность, ассоциативно не связанную с какой-либо современной нацией. Отсюда, собственно, и почерпнули свою символику фашистские демагоги. Люди на Западе могут подумать, что мы, русские очень злопамятны, ведь победа над фашизмом свершилась так давно, а мы все не можем успокоиться. Они не могут понять, что для нас это не просто победа русских над немцами. Мы наделяем эту победу глубоким метафизическим смыслом. Для нас это Победа светлого над темным, Звезды над Свастикой, торжество нашей Светлой Софии.

В настоящее время лик Светлой Софии затуманен: на просторах некогда великой державы дуют пыльные ветры деструкции. Выражаясь метафорическим языком Евангелия, пришло время Антихриста. Метафизический смысл этого пророчества вполне ясен — для воцарения нового старое должно быть разрушено, и для этого призывается Деструктор. Как показывает история, революционные перемены приходят для общественного большинства совершенно неожиданно. И это вполне естественно — светлые иллюминационные струи пробиваются сначала в души отдельны избранных людей, от их светоча зажигаются огни в душах организаторов-демагогов, и только потом сознание общественного большинства распахивается, чтобы осознать метафизический смысл своего существования. Так будет и в нашем случае! Пришествие рядом, оно “уже при дверех”!

* * * *

Я хочу здесь объяснить, как я понимаю метафизический смысл нашего мистического мироощущения. Людей всегда влекла к себе тайна возникновения мироздания: можно полагать, что стремление ответить на этот вопрос является результатом некоего вселенского зова. Люди, в меру своих знаний и таланта, давали свои ответы, подчиняясь этому зову, — от самых примитивных мифов эпохи палеолита до абстрактнейших построений философов более поздних времен. Скажем, апостол Иоанн, повторяя мысли эллинских мудрецов, говорит: “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть…ну, и так далее”. Все это представляется очень умным, однако, непорочный ребенок, из тех, кто мог бы воскликнуть: “А король то — голый!”, может спросить: “Скажите, пожалуйста, а кто, собственно, создал этого Бога-Слово? Как Оно возникло?”. Мы в настоящее время знаем гораздо больше, чем Иоанн, и могли бы начать свой миф примерно так: на вечном параматериале Великой монады, которая называется Конструктором, записана Программа-Информация. Проникая в великий Хаос, который называется Деструктором, Она начинает самореализоваться. Как говорится, “и Слово стало плотию”. Однако, Деструктор является источником Дезинформации, и, сливаясь с Информацией, последняя образует то, что называется информацией с шумами. В результате, возникает совсем не тот Мир, который был записан на скрижалях. Можно сказать, что возникает новое Слово. В конце концов, первоначальная программа исчерпывается, и Конструктору остается только бессмысленно щелкать своим датчиком случайных чисел. В результате Все разрушается Деструктором, и в Мире остается только Деструктор и новое Слово. Все очень мило, однако, опять появляется наивный ребенок… Один умный человек предлагал утомленным отцам отвечать на бесконечные вопросы своих любопытных детей очень таинственно, например, “потому, что Перпендикуляр!”. Примерно так же ответил бы и я тому наивному ребенку, который олицетворяет наше любопытство: “Потому, что Иллюминатор!”. Вопрос о том, что такое перпендикуляр, будет мучить вашего сына класса до пятого, вопрос же о том, что такое Иллюминатор будет мучить нас Всегда! Даже вобрав в себя всю мощь Вселенной, мы, наверное, не поймем сути Иллюминатора, и дай нам Бог знаний, достаточных для создания новой еще более мощной Вселенной!

В определенные периоды своего развития мы можем устать и сказать себе — “Бог с ним, с Иллюминатором! Давайте жить проще. Мы и так много знаем, так давайте же делать из этих знаний денежки!”. Можно устать и от этого. И появляются мысли о том, что все это “суета сует и томление духа”, и что самое лучшее — это замереть в Нирване. Однако, по большому счету, этот номер не пройдет. И в этом заключается одна из тайн Иллюминатора. Его струи всегда будут будить нас, сбрасывать с нас уютное обывательское одеяло.

Россия уже давно является местом, куда направлены сверкающие струи Мудрости. Это проявляется, например, в существовании в нашей культурной жизни странного течения, совершенно не понятого на Западе. Это — так называемый русский космизм. Имена главных из тех мыслителей, которые дали повод говорить о русском космизме, нам хорошо известны — это В. Соловьев, Н. Федоров, В. Вернадский, Д. Андреев, Л. Гумилев, К. Циолковский, А. Чижевский и т. д. Объединяет всех этих мыслителей то, что все они в своих построениях, касающихся разных областей человеческих знаний, так или иначе, но неизменно выходят за рамки рационального. Больше всего людей западной культуры должно интересовать, как это, в общем-то, достаточно образованные и, видимо, неглупые люди могут относиться вполне серьезно к такого рода не подкрепленным логикой построениям. На самом деле, это обстоятельство объясняется очень просто, хотя “умникам” это, по-видимому, и не понять: по своему метафизическому складу мы, русские, в случае столкновения логики и интуиции, всегда голосуем за последнюю. В результате деятельности Святой Софии у нас, русских возникла глубоко спрятанная в подсознании уверенность о свой особой духовной миссии в это мире, о Святой Руси, которая должна пролить Свет на все человечество. У нас есть прекрасный метафорический образ такого мироощущения. Это — с детства известная нам по нашим волшебным сказам Жар-птица. Переливаясь всеми цветами радуги, обладая прекрасными крыльями, светясь во тьме, этот образ притягивает к себе все наши ассоциации организационно-иллюминационного плана. Самым важным для нас является то, что Жар-птица должна быть поймана, и сделать это может только Дурачок или, выражаясь культурно, излишне не обремененный логикой, наивный дилетант.

* * * *

Настоящая книга по своему жанру является, по-видимому, философским трактатом, и здесь, казалось бы, неуместны какие-либо ссылки на личные переживания. Тем не менее, я, может быть для того, чтобы дать немного отдохнуть утомленному читателю, приведу один пример из своего личного метафизического опыта.

Несколько лет назад я находился в состоянии, которое психиатры могли бы назвать “состоянием близким к аффективному психозу”, а иначе можно сказать, что я был “в духе”. И вот, когда я находился в том состоянии между сном и явью, которое бывает во время долгой бессонницы, меня поразила мысль — в более здравом состоянии духа не заслуживающая, по-видимому, такого внимания — о том, что наше, хорошо всем знакомое слово “парень” обладает очень ясным эротическим смыслом. Ну, действительно, подумайте сами, какое еще отношение могло бы иметь это слово, скажем, к бане и банщикам. Наши девушки, например, вкладывают в слово “парень” вполне “жениховский” смысл. Затем мне пришло в голову, что наш языческий божок, вроде Эроса или Приапа, вполне мог бы называться Парнем, в шутливом, конечно, контексте. В общем-то, можно и понять, как это слово, слетавшее, например, с губ утомленных любовной игрой девушек, закрепилось в его сегодняшнем значении. И здесь в моем утомленном сознании пронесся такой диалог.

Он: Ну, раз уж ты нашел меня, не мешало бы принести мне жертву.

Я: Что ты имеешь в виду?

Он: Да немногое… Рюмку водки, да кусок хлеба, закусить.

Над всем этим поутру можно было бы посмеяться, но дело оказалось серьезнее. Выйдя утром на кухню, я увидел…готовый алтарь посвященный Парню.

Судите сами. Над плитой у нас, как это часто бывает на наших кухнях, карнизом нависает поглотитель кухонных испарений. Используя этот карниз как полку, на нем расположилась такая композиция. Слева в ажурной корзине лежали пластиковые грибы, которые можно отличить от настоящих разве что на вкус. Справа, в такой же корзине, находились изготовленные в той же технике фрукты — яблоки и груши. По середине между ними покоилось то, что можно назвать дароносицей. Она представляла собой бутербродницу, состоящую из красного овальной формы подноса, накрытого голубым прозрачным куполом. Выше на полке, являющейся частью кухонной меблировки, среди разных там кувшинов находилась и лампада в виде керосиновой лампы. Я мог бы всегда смотреть на этот “натюрморт” не ощущая его потаенного смысла. В том же состоянии, в котором я тогда находился, все ассоциации, связанные с этой картиной мгновенно пронеслись в моей голове самым волнующим образом.

Действительно, фаллическая по своему происхождению ассоциация между грибами и мужским началом хорошо известна. В красочных сладких фруктах, особенно по соседству с этими грубыми грибами, легко опознать женское начало. Расположены эти символы в правильном порядке — мальчики налево, девочки направо. Что касается “дароносицы”, то в ней трудно не увидеть Землю, накрытую голубым Небесном куполом. Если у кого-то возник вопрос, каким образом Земля и Небо связаны с Парнем, то ему следует вспомнить о, например, античной мифологии. В древности люди часто представляли себе происхождение Мира, как результат брачных отношений между Небом и Землей. Это, в общем, правильно передает взаимоотношения между конструктором и Деструктором. При этом Небо, естественно считать Дамой, а Землю — Кавалером. Мне могут возразить, что древние греки считали Небо богом Ураном, а Землю богиней Геей, да и мы иногда называем землю матушкой. Это, в общем, неважно. Какого бы пола ни была Гея, она олицетворяет деструктивное начало, рождая разных чудовищ, штурмующих беззащитное Небо. Подмена полов произошла, видимо, в те патриархальные времена, когда естественное, с точки зрения космогонии, положение любовников, считалось предосудительным. На древнеегипетских же папирусах все расставлено по своим местам: усыпанная звездами небесная богиня Нут изящно нависает над своим страстным любовником Гебом, вооруженным мощно вздымающимся “древом жизни”. Ассоциируя и в древности, и в настоящее время женское начало с небом, мы имеем в виду молодую даму-любовницу. Когда же мы говорим о земле-кормилице, то подразумеваем тучную, вечно беременную жещину-мать.

Вдохновленный таким открытием, я стал более внимательно приглядываться к художественному творчеству своей жены. И что же? На подоконнике я увидел картину, вполне ясно символизирующую мое представление о Троице. Слева, из горшка торчит этакое древо жизни, крепыш-молочай с пятигранным стволом и пучком темно-зеленых листьев с красноватыми прожилками на макушке (жена ласково называет его “мой Черт-те Что”). Справа, из подвешенной вазы свисают тучные светло-голубые плети какого--то растения, которые образованны пухлыми листьями-чешуйками, покрытыми восковым налетом. В середине же расположился Он, в виде обвившегося вокруг деревянного стержня плюща с веселыми пестрыми листьями. Продолжая свои исследования, я обнаружил, что моя жена все еще находится в творческом поиске: к стеклянной дверце шкафа были прикреплены грозди сизых баклажанов и стручков алого перца, всем своим видом говорящего, что он очень жгуч.

Это, собственно, и все. Можно лишь добавить, что в настоящее время это самая лампа, как и лампады, возжигаемые перед иконами, прочно ассоциируется у меня с моим представлением об Иллюминаторе.

* * * *

Прочитав только что написанную главу, я подумал, что ее содержание является все-таки достаточно сложным для первого чтения. Поэтому я решил сделать небольшое заключение, хотя бы для того, чтобы не искушенному в специальных науках читателю — а на него, в первую очередь, и рассчитан этот трактат —было легче отделить то, что он может, сосредоточившись, понять сам, от того, во что ему нужно просто поверить.

Внимательный анализ квантовой механики позволяет сделать вывод о реальности некоторого невидимого, идеального мира, события в котором являются причиной происходящих в материальном, видимом нами мире изменений. Иначе говоря, такие построения философов-идеалистов, как духовный или астральный мир Гегеля, мир идеальных вещей Платона, а также разделение Мира на горний и грешный, характерный для всех религий, является объективной реальностью. Такой вывод основан на двух непоколебимых обстоятельствах. Во-первых, Мир, описываемый квантовой механикой, является, сам по себе, мертвым, т. е. в нем не могут происходить никакие события. Для оживления его в квантовую механику насильно вводят некоторые идеальные объекты, которые называют “классическими приборами” (мы же назвали эти “приборы” монадами), и их философская суть является предметом горячего обсуждения с момента возникновения квантовой механики. Во-вторых, безупречным образом можно показать, что эти самые классические приборы отличаются от всех остальных тел, существующих в мире, тем, что именно они являются источниками информации и дезинформации.

Чтобы как-то понять это, вам необходимо иметь несколько более четкое представление об энтропии, чем, возможно, то, что у вас есть. Представьте себе, например, колоду карт, составленную самым беспорядочным образом. Мы можем сказать, что этот беспорядок характеризуется некоторым параметром, называемым энтропией. Будем теперь вносить в эту карточную колоду некоторое упорядочение. Например, сделаем так, чтобы рубашки всех карт были наверху, далее, рассортируем все карты по мастям, после этого, можно расставить карты, скажем, по возрастанию их веса, т. е. от туза до короля. Каждый раз, внося то или иное упорядочение, мы уменьшаем энтропию колоды карт или, как говорят, вносим в материальную систему негэнтропию (негэнторпия — это некоторое количество энтропии, взятой с обратным знаком). Для того чтобы описать возникающий порядок, мы должны сказать некоторые слова, объясняющие, в чем этот порядок заключается. Иначе говоря, мы должны сообщить “колоде карт” некую информацию. В математической теории передачи сигналов, основанной Шенноном, показано, что между информацией, измеряемой в битах, и негэнтропией может быть поставлен знак равенства. Соответственно этому, энтропию, которая вызывает беспорядок, естественно назвать дезинформацией. В теории передачи информации смесь полезной информации с энтропией называют сигналом, сопровождаемым шумом.

Понимание информационного характера взаимоотношений, позволяет гораздо более тонко описывать процессы, происходящие в духовном мире (по нашему, в Олирне), по сравнению с тем, как это сделал Гегель, сформулировав законы диалектики. Как представляется, этот аспект главы является самым волнующе-интересным. Для размышлений философов-идеалистов изложенного вполне достаточно, поскольку для них материальная природа духовных объектов, в общем-то, не важна; по современным религиозным воззрениям, говорить о какой-либо материальности духовного является чуть ли не греховным, мы, однако, можем сформулировать очень глубокую гипотезу о материальной природе монад. В следующей главе я попытаюсь превратить это предположение в уверенность. Не следует, однако, думать, что эта глава будет интересна только для физиков-специалистов.